По минному полю Жизни
выпускник 1960 года
* * *
УЧИЛИЩЕ
Кёнигс встретил развалинами Балтийского вокзала и разбитым центром города. В училище — это бывшее танковое училище Гудериана — все было по военному четко и по-немецки разлиновано. Шли дополнительные экзамены — набирали курсантов для открывавшегося Тюменского инженерного училища. Все дисциплины я сдал на отлично с какой-то одной четверкой. На отборочной комиссии смотрели и на оценки и на общую физическую подготовку Возглавлял ее полковник Городецкий, зам начальника училища — огромный усатый, как Буденный дядька. Про него говорили, что в войну под Москвой курсанты считали, что лучше под танки немецкие, чем под усы Городецкие. Накачен я физически был более чем достаточно — бокс, гимнастика, футбол и волейбол — все это позволило мне остаться в Калининграде — кто же будет отпускать на сторону нормального спортивного парня. Конечно, и в Тюмень поехали не хлюпики, тем более что некоторые взвода старших курсов тоже убыли осваивать Тюменьщину.
До начала занятий оставался весь август и меня, уже как курсанта за казенный кошт отпустили домой — к родителям в Дагомыс на Черное море. Здравствуй море! Вот тут я и дорвался до подводного плавания. Рассказы Вовки Орлова о Сочах — где он часто бывал с родителями стали для меня явью, тем более, что до этого я дальше Таежного под Красноярском — не выезжал. Жизнь из непонятной непонятки повернулась своей приятной стороной. Что еще нужно парню в 19 лет, когда с утра до вечера над тобой плещется зелено-голубое Черное море и расплавленным диском яичного желтка жарит солнце, прожигая тебя до цвета головешки. Это были последние веселые денечки, которые повторились только через трудный и напряженный год учебы.
А началась моя учеба буквально с первого дня с туалета, который я надраивал как моряк медяшку по два часа после отбоя в течение пяти дней. Но лучше по порядку. Попал я в училище в первый батальон, вторую роту, третий взвод, третье отделение. Все училище — это Московское Краснознаменное военно-инженерное училище с трехлетним сроком обучения.
Через год его переименовали в Калининградское, и было оно трех батальонного состава, по три роты в каждом батальоне. В нашем — первом батальоне первая рота была по росту не меньше 180 см, вторая рота — не меньше 170 см, третья рота — 160 см. Во втором и третьем батальонах были курсанты тоже не великаны, но мы с высоты своего первого батальона звали их карандашами. Росту во мне было 170 см, но в своей 2-й роте я ходил в самой последней шеренге.
А девятая рота была десантная — там ребята были здоровые и крепкие — как на подбор, ну так он и был подбор — именно в десантуру.
В первый же день, когда нас переодели в военную форму и подстригли, мы были как воробьи после дождя. Весь наш взвод был набран из парней с гражданки, и все нам было внове. Мы сидели в курилке, и тут подходит курсант из старичков, но с погонами старшины и говорит мне — Вы, товарищ курсант возьмите известки, наломайте веничек и вдоль дороги пробелите бордюрные камни перед казармой. Я, конечно взбрыкнул и спокойно говорю — тебе надо, ты и убирай. Оказывается, это был старшина нашей роты Коля Березин — он уже был на втором курсе и до училища три года прослужил в войсках срочную службу. Тут же построили взвод, и старшина объявил мне пять нарядов вне очереди. Так я попал на работы в туалет. Надо сказать, что чистота и порядок в этих немецких казармах были идеальные. Туалеты были в кафеле и там где на кафель дружно писали курсанты, не всегда сливалась вода, а посему через некоторое время на кафеле появляется желтый осадок. Вот этот осадок аккуратненько лезвием топора нужно было счищать, не повредив при этом блестящее кафельное покрытие. Эта увлекательная работа сразу поставила меня в ровный строй ровных курсантов и научила жить по принципу Одесского трамвая двадцатых годов, на котором было написано "Не высовывайся!"
А с Колей Березиным мы стали большими друзьями. Через 18 лет, уже тогда, когда я был старшим офицером Инженерного управления в Закавказском округе — направлением на инженерные кадры — раздался телефонный звонок и из Ленинакана, из Армении раздался далекий голос — Олежек — это я — майор Коля Березин — прибыл по замене на начальника штаба армейского инженерного батальона. А я в ответ заорал в трубку — А! Это тот Коля Березин, который заставлял меня гальюн драить! Вот я тебе это теперь припомню! — Конечно, посмеялись вдоволь. На другой день он уже приехал в Тбилиси — на беседу к Начинжу. У нас была вакантной подполковничья должность дивизионного инженера в 127 дивизии в Ленинакане и конечно Николай, со своим опытом службы в ГСВГ вполне подходил на это место, на которое тут же и был назначен. Через несколько лет уже в Майкопе я столкнулся с лейтенантом - сапером Березиным - сыном моего друга Коли, который пошел по стопам отца. Вот такие вот судьбы.
В 1957 году, после прошедшей войны, весь Калининград — бывший Кенигсберг лежал в развалинах — особенно центр города. Над рекой Прегель высились руины замка Фридриха Вильгельма, только кирха чудом уцелела в пойме реки. Через реку были перекинуты еще с войны сборные мосты "Бейли" и даже трамваи бодро звенели по улицам города. Недалеко от центра, как обломки выбитых зубов, торчали закопченные стены Университета, и еще высовывался со второго этажа балкон, с которого Гитлер выступал в конце 30-х годов.
Каждое увольнение на выходные я переодевался в "гражданку" на квартире своего друга Женьки Шувалова и бродил с утра до вечера, по городу изучая все его улицы и закоулки. Лазил я и на этот балкон университета — бродил внутри адреналиновый экстрим — как же — был сам на том балконе, с которого выступал фюрер. А рядом с развалинами, у входа в бункер стояла плита с надписью, что именно здесь капитулировало командование Кенигсбергского гарнизона. Около центральной площади города — площади Победы -местные по привычке называли её Драй маршал плац. — Площадь трех маршалов — в большом зеленом парке стоял памятник "1200" — всем погибшим советским солдатам при штурме города. Особенно внушительны были форты по окраинам на подступах к городу Вековая кирпичная кладка трех метровых по толщине стен как семечки отбивала любые снаряды, в том числе и бетонобойные. И там, где форгы были захвачены, сработали войсковые саперы, взрывая проходы в этих неприступных стенах. Тогда фашистам не помогли ни заполненные водой рвы, ни толстенные стены.
Были в городе конечно и тихие тенистые улочки, где как в шеренге строя стояли почти одинаковые, старинные домики под древнючей черепицей и снизу доверху заплетенные по стенам ползучей зеленью. По зелености город был самым, самым среди всей Европы.
Где-то в 1947-1948 годах всех немцев с этих земель вывезли в Германию и до сего дня они, и их потомки требуют пересмотра итогов войны и возвращения им родных земель, родных домов и улиц. Восточная Пруссия — самое воинственное и непримиримое гнездо тогдашнего фашизма. Удивляюсь — как это Ельцин не отдал немцам Калининград. Наверно в тот момент не набрал нужного градуса для "государственного" решения. И нужно сказать, что возвращения Кенигсберга (в переводе — Королевская гора) требовали или вернее жаждали не только западные немцы. Тогда повсеместно ходили легенды о городе, вернее о том, что находилось под городом. Говорили о подземных заводах, выпускавших самолеты и взлетали они из под земли по подземным взлетным полосам в раздвижные проемы среди поля. Рассказывали, что во время отрывки котлована обрушили угол подземного военного завода, у которого даже станки еще оставались под током. Из трех имевшихся электростанций при фашистах с полной нагрузкой работала одна — изредка две станции. В послевоенное время утечка тока была такой, что все три станции с трудом обеспечивали жизнь города.
В свои воскресные прогулки я иногда попадал в подземные тоннели, но уже через 5-10 метров ступени идущие вниз уходили в воду По рассказам, уходя, фашисты открыли подводные задвижки под Прегелем и в заливе, посему все подземелья под городом были залиты водой. Любые попытки откачать воду заканчивались безрезультатно, равно, как и попытки отыскать под землей упрятанные сокровища. Отдельные поиски завершались и таинственной гибелью искателей.
Еще на первом курсе — в 1957 году я в составе взвода участвовал в поисках "Янтарной комнаты" — это была разборка завалов в стенах развалин замка Фридриха Вильгельма. Увлекательное, но пыльное это занятие — быть кладоискателем. И все-таки мы нашли фанерные ящики по внешнему виду — то, о чем нам говорили. Но оказалось, что это полуистлевшая военная форма. Не получилось из нас кладоискателей.
А наше курсантное воинство до обеда грызло гранит военно-инженерной науки, после обеда дружно топало на "Сампо" — самоподготовку и еще часик до ужина занималось спортом, благо прекрасный стадион и крытый спортзал всегда были к нашим услугам. С раннего утра и до позднего вечера все было расписано по минутам. Гоняли нас на всякие кроссы, пробежки и марш-броски — по-черному! Весь первый курс — почти год мы ходили худые, не выспавшиеся и голодные. Не потому голодные, что кормили плохо — как раз хорошо, но нагрузка была большая, а организмы еще не привыкли жить на армейский паек. И вот тут срабатывал первый курсантский принцип — старшие курсы почти всегда отдавали нам — молодым — бачки с первым. Потом и мы на втором-третьем курсе тоже подкармливали молодых. Ни о какой дедовщине и близко не было понятия — всегда, везде и во всем была хорошая помощь и поддержка от "старичков".
Командирами отделений и зам. ком взвода на первом курсе у нас были старички — выпускники. Зам. ком взвода был Генка Наумов — толковый сержант и очень порядочный человек. Я с ним встретился уже в 1963 году — в Германии, где он был, как и я, командиром взвода в саперном батальоне 23-й (потом переименованной в 207) мотострелковой дивизии 3-й Армии ГСВГ. Генка был неистощим на выдумки. Кроме получки в марках мы получали так называемую "замену" в размере 300 марок, обмениваемых из наших рублей, которые шли на сберкнижку и выдавались на руки уже тогда, когда мы приезжали в Союз. Кстати весьма немалые денежки по тем временам. Однажды в феврале — когда месяц заканчивался 28 числом Генка принес домой "замену" и отдал жене — Римме — 280 марок, а не 300 — как все. Только на третий день соседские жены смогли доказать Римке, что в феврале тоже выдают 300 марок, а не 280, как убедил ее муж, пропивший эти 20 марок с нами в гаштете — стекляшке, что стояла на дороге от Борстеля до Стендаля — от батальона — к нашим домам в городе. Влетело тогда Гене по полной программе, благо Римма была женщина крупная.
Вспоминая наш курсантский взвод, могу сказать, что по составу он был разношерстным — был парень из города Грязи Гена Макарчик, над которым мы все беззлобно подшучивали, поскольку он был сельским простаком и почти все принимал на веру, а своего запаса развития — было маловато. Половина взвода была местная — из Калининграда и это были тертые ребята. Несколько человек было из Минска — с хорошей физической подготовкой и образованностью. Буквально два-три парня уже прошли по одному — два года службы, но азы учебы подзабыли, и им было тяжелее вгрызаться в общеобразовательный гранит. А вот войсковой они щелкали как семечки и помогали нам как могли. Уже первый год учебы и жизни в казарме сплотил нас в единый, дружный коллектив.
Были у нас и отцы — командиры. Начальник училища — генерал-майор инженерных войск Егоров А.Г., опытный инженер, высочайшей образованности и интеллектуальности. С его сыном — Леней (он учился на курс впереди меня) — я очень подружился еще в училище, потом встретился уже в академии, когда учился заочно, а Леня преподавал, будучи подполковником, электронно-вычислительные машины. Был приглашен к нему на новоселье — в новую квартиру на Юго-западе столицы. Прекрасная семья, чудесная супруга и уже взрослые дети. Когда они отдыхали в Грузии —были у меня в Тбилиси, и мы сделали прекрасный кавказский вечер с шашлычным застольем и морем вина.
Вообще должен сказать, что инженерные войска не так и многочисленны и если вы встретили незнакомого сапера, то через пять минут разговора вы будете уже близко родными людьми, сразу всплывут общие знакомые, с которыми вы или ваш собеседник служили или учились. Мир тесен — и это особенно хорошо понимается, наверное, не только в кругу военных инженеров, но и в других сообществах.
Начальником политотдела был полковник Поздняков М.Т. — честно говоря, был он и был — в нашей курсантской жизни он отметился только однажды — когда на концерте самодеятельности выступил джаз-банд нашей роты и Лева Кунгурцев — эстрадный псевдоним Лев — Кинг — первый ударник Риги на тарабарском английском под джаз спел знаменитую Читананга-Чу-Чу из "Серенады Солнечной Долины" — за что Поздняков всех пятерых джазистов арестовал на 3 суток гауптвахты, а на другой день — в понедельник утром генерал Егоров всех нас вытурил с губы на занятия. Да и песня то имела простой перевод— Этот поезд идет на Читананга-Чу-Чу? — Да, этот поезд идет на Читананга-Чу-Чу! И все!
Не будем держать зла на начальника ПО — он, как и все мы был заложником своего времени, причем с самыми искренними добрыми намерениями.
Начальник учебной части — полковник Нооль В.О. — крупный обрусевший эстонец — был корифеем всего учебного процесса. Когда мы были уже на втором курсе — на первом курсе учился его сын Виктор. Несмотря на наследственную склонность к полноте Витя имел невероятную прыгучесть и всегда стоял на воротах за сборную училища и в ручной и по футболу.
Нашим первым батальоном командовал подполковник Баринов И.Н. — спокойный и уравновешенный батяня-комбат, никогда не повышавший голос, не бравший никого на командный бас — уже большое достоинство в то громогласное послевоенное время. Мы даже перед зеркалом в умывальнике отрабатывали командный голос — вот был грохот при кафельных стенах и прекрасным эхом.
На общей фотографии нашего выпуска второй ряд руководства начинается с майора Жеманова П.Р. — тогда преподававшего машины инженерного вооружения. Знатоком своего дела он был прекрасным. Но и ровно настолько же он был бескомпромиссным в оценках знаний. Ну и конечно от курсантов получил почетную кличку — Дуб Жеманов. Было дело и у меня, когда нужно было доложить все о работе механизма сцепления и коробки передач инженерной машины БАТ — это широкозахватный бульдозер — путепрокладчик на базе артиллерийского тягача. Мое легкомыслие, в поверхностном прочтении материала, закончилось ядовитыми вопросиками, моим невнятным докладом и категорической "двойкой". Если учесть, что это была суббота, а с двойкой в увольнение не пускают, то можно понять мою ярость к этому Дубу — Жеманову. Конечно, злился я и на себя. Плюнул на все и потопал в парк учебной техники — никто лучше не знает технику, чем сержанты срочной службы, которые на ней работают и ее ремонтируют. Полдня я пролазил по этому БАТу — изучил все самым доскональным образом и в понедельник понес покаянную голову к Жеманову. Минут 15- 20 я докладывал со всеми деталями и детальками, о которых даже в учебнике не написано. Великий Дуб, удовлетворенно хмыкнул и сказал — вот теперь неделю будешь всех консультировать вместо меня по этой технике и только в пятницу исправлю оценку — а так — ходи неделю двоечником. За эту неделю я прославился, как абсолютный знаток БАТа, который даже Жеманова заткнул за пояс. Но и шишки за двоечную неделю гоже отсыпались в полной мере. Я часто потом, в войсках, уже, будучи генералом, вспоминал этого майора, особенно когда сам лез на платформу тягача и добирался до сути той или иной поломки.
Командиром роты уже на выпускном третьем курсе стал майор Богомазов Н.К. Майор, был очень правильный и требовательный. По строевой выправке, подтянутости и продолжительности нотаций — равных ему не было. А уж стремление к чистоте и порядку — зашкаливали даже в суровых училищных стенах. При этом он обладал немного гнусноватым голосом. И еще у него был пунктик — увидал бумажку или щепку на дорожке возле роты — мгновенно гнусавил — Дневальный!... почему грязь перед ротой? И тут же пинал эту щепку тонким лакированным носком искусно пошитого сапога. Достал он всех настолько, что я однажды, будучи дневальным, сделал ему шикарную подставу. Гуталин для чистки сапог тогда продавали в круглых металлических коробочках с такой же крышечкой. Железо для этих штамповок было, чуть ли не в один миллиметр — для сравнения — железо для штамповки "Жигулей" сейчас имеет 0,3-0,4 мм. Я взял пустую коробочку — сделал дырку и прибил ее гвоздем к деревянной раме возле крыльца, на которой вытирают ноги перед входом в казарму. Коробочку закрыл крышечкой и рванул к окну на нашем третьем этаже. Рота была в это время в столовой на завтраке. Ротный медленно подошел к входу и тут же отреагировал — Дневальный! Почему здесь этот бар...? Окончание — дак — он не договорил, поскольку со всей силы пнул мягоньким сапожком эту банку и заорал от боли и ярости все известные ему выражения из ненормативной лексики при этом ... в мать ... и в душу... были самые мягкие. Весь наряд по роте был строго наказан внеочередным нарядом, но меня никто не выдал и не продал. Где-то подспудно он испытывал ко мне определенную неприязнь, но показал ее только однажды — при распределении по выпуску — я Вас на крайний Север загоню! — Спасибо — я там прожил 17 лет и мне там нравится. — Тогда в Туркестан поедете! — Спасибо — хоть немного отогреюсь после Таймыра, — так мы обменивались с ним мнениями при распределении.
Кстати, при распределении я попал в Одесский военный округ. Самое интересное, что в соседнем взводе учился Толя Богомазов — мой хороший товарищ. Так вот он был родным младшим братом нашего ротного. Я был свидетелем, когда в воскресенье Толя, не раздеваясь, прилег после обеда на кровать и дремал. Зашел Богомазов — старший и сказал — курсант Богомазов — зайдите в канцелярию, и ушел к себе. Толя проворчал что-то под нос и пошел получать разнос. Мы все слышали, как ротный заорал — Ты, что себе позволяешь? Почему одетый и лежишь на кровати? Что ты меня позоришь? Я матери на тебя пожалуюсь! Я тебе морду набью! На что Толя тоже разорался — Что ты ко всем цепляешься? — Люди раз в неделю хотят отдохнуть, а ты как собака на всех кидаешься! Иди и жалуйся матери — она и так знает что ты дурак! А морду я тебе и сам могу набить — погоди, достукаешься! И пулей вылетел из канцелярии, поскольку старший запустил в него табуреткой.
Вот такие были жизненные коллизии. Уже будучи полковником, осенью 1984 года я приехал в родное училище на сборы начальников штабов инженерных войск армий, военных округов и ставок оперативных направлений. На одной из аллей училища навстречу мне шел полковник Богомазов — он работал в управлении училища. Конечно, меня он не узнал — нас были тысячи, прошедшие через училище. Встретились два полковника — вежливо отдали честь друг другу и разошлись — у каждого своя судьба ...
Почти все три года учебы нашим взводным командиром был капитан Тесовский Борис Иванович. Хороший взводный, тихий, спокойный, малословный, где-то в жизни он прибился к хорошему берегу в училище, хорошей квартире, хорошей семье — что еще нужно настоящему мужчине в старости — как говорил в фильме "Белое солнце ..." Так и у него в жизни все сложилось так, как он хотел.
Зам. ком. взвода на первом курсе был сержант со старшего курса — Генка Наумов — я уже о нем говорил. На втором курсе зам. ком. взвода был однокурсник старшина Серега Дьяченко — но он уже прошел срочную службу и был старше нас по возрасту. А на третьем курсе — тоже однокашник Коля Ефременков и тоже отслужил срочную службу и имел войсковой опыт. А вот с учебой ему было туговато, но упертый он был — невероятно. Вот только остался ли он и в жизни таким — не знаю. Наше отделение — строевое, имело в своем составе:
курсант Олег Рогожкин
Всего восемь человек.
На сегодня двое — Саня Кобенко и Алик Селезнев ушли из жизни — оба погибли при исполнении служебных обязанностей. А из состава взвода погиб Витя Плахов — тоже при выполнении задачи. Костя Чуриков — фанат автомашин и вождения. Он чуть ли не с пеленок сидел за баранкой с отцом — таксистом в Калининграде. Закончив училище, тут же женился на владелице шикарной автомашины. Потом развелся и нашел новую подругу уже в Москве — с более крутой автомашиной. Хорошие родственные связи подруги сделали его майором — начальником одного из гаражей Министерства обороны. Я встретил Костю в стенах академии, когда он по случаю заскочил, чтобы урегулировать свою учебу на нашем заочном факультете. Я даже не знал о его судьбе и всей его жизни. Часа два мы проговорили, откуда я и узнал о его жизненных перипетиях. Заочная учеба Костика так и повисла в воздухе — наверное, появилась какая-то другая иномарка. А инженер он, кстати, был отменный. Но упрекнуть его нельзя — каждый выбирает свой путь.
Мой лепший друг по училищу — Женя Шувалов на год младше меня — был вторым и последним ребенком в семье Василия Васильевича Шувалова — старейшего коммуниста Советского Союза с партстажем чуть ли ни с конца 18 века, когда это была еще Российская Социалистическая Демократическая Рабочая Партия (РСДРП). Он тогда еще был крепок, хотя и немного тучен. А память у него была феноменальная. Но рассказывал он не все и выборочно — как старый чекист со стажем. Почему чекист — после бурных переворотных годов и военного коммунизм, которые он провел под руководством Феликса Эдмундовича, Василий Васильевич получил личное задание железного Феликса. Он с мандатом, подписанным лично Лениным, умчался в Закавказье — в субтропики Батуми и там — в Аджарии занялся выращиванием люфы — это южно-американский тропический огурец, который сейчас знают все, кто моется этой мочалкой в бане. Этот огромный огурец после очистки от кожуры и высушивания давал прекрасную пористую большую мочалку — и она великолепна как наполнитель в буксы — коробки со смазкой подшипников на концах осей колесных пар вагонов и паровозов. Страна сидела без мануфактуры и тряпок, а буксы нужно было чем-то набивать, тем более, что в Швеции, а потом и в Германии, Советская Россия начала покупать паровозы и вагоны. Председатель ВЧК Дзержинский лично занимался промышленностью, и его сотрудники трудились, в том числе и на этом фронте. Когда начались разборки тридцатых годов, Василий Васильевич уже укрепился, как хороший хозяйственник по субтропическим культурам и вероятно за отдаленностью работы не попал в обойму или вернее под прицел этой обоймы. Уже родилась старшая сестра Женьки, а в 1939 году и он родился. С началом Великой Отечественной Шувалов — старший пошел на фронт, но получил серьёзное ранение и после комиссования опять уехал в Аджарию. В 1946 году он откликнулся на призыв партии и в числе первых приехал в Калининград, где проработал на хозяйственных должностях до пенсии. Уже как старейшего коммуниста его постоянно "пытали" журналисты и телевизионщики на все революционные праздники. В доме Василия Васильевича и прекрасной Женькиной мамы я был как еще один сын. Мои старики и Шуваловы долго переписывались, а однажды и приезжали к нам в Дагомыс.
А с Женькой мы встретились уже полковниками в Баку — куда я прибыл осенью 1984 года как Начальник штаба инженерных войск Главкомата, а Жека был начальником инженерных войск 4-й Бакинской армии. Сразу после училища Женька попал взводным в Манглиси — учебный инженерный батальон Закавказского военного округа. В 60-е годы это была дыра — дырой в горах, в 50-ти километрах от Тбилиси и располагалась в старых казармах и конюшнях казачьего кавалерийского полка. Вместе с Женькой туда попал и Марик Медведцкий — из нашего же курсантского взвода. Пили и бузили они тогда — по черному, благо вино на Кавказе это как вода в Рязани — пей не хочу! Там же в Манглиси Женька женился на молоденькой армяночке — связистке. Тут уместно сказать, что в профиль у Женьки выделялся довольно по — гречески прямой и длинный нос. Как его угораздило найти такую же длинноносую жену — не могу сказать ничего, а то Женька меня поймает и прибьет. Но сын у него родился — вылитый Буратино.
Через несколько лет я был в Майкопской дивизии и в саперном батальоне на проверке мне представляется лейтенант Шувалов — я как посмотрел, так чуть не задохнулся, — вылитый Женька, но только с ооочень длинным носом. Кстати — толковый и порядочный лейтенант.
Начинжем армии при мне Жека пробыл недолго — он в это время как раз пробивал себе через кадровиков Сухопутных войск перевод в Москву и в 1985 он уехал на зам. начинжа Московского военного округа. С 1988 по 1990 годы он был начинжем Средне-Азиатского округа и только оттуда уехал Начальником инженерных войск Прибалтийского военного округа, где поработал всего год-до 1991 года. Судьба отпустила ему только одиннадцать лет жизни на пенсии. В 2002 году Жени не стало, может, сказалась его работа по ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС. Мир твоему праху — мой друг Жека.
Недавно я говорил по телефону с Киевом и поздравил с 307 годовщиной Инженерных войск России своего давнего друга и однокурсника полковника в отставке Виктора Доброгурского. В далеком 1957 году его отец полковник Доброгурский был начальником строевого отдела и кадров инженерного училища. Витя практически со школьной парты перешагнул в курсантский строй. И к чести его должен сказать, что нигде и никогда эта его родственная связь не только не упоминалась, но даже и не проскальзывала. Да и сам Виктор оставался простым, уравновешенным, общительным парнем и ничем особенным из общего строя не выделялся. А вот надежным и верным товарищем он был всегда. Служба его проходила, как и у всех на разных должностях, но закончил ее он будучи начальником оперативно-разведывательного отдела Управления инженерных войск Киевского военного округа, а начинжем в это время был один из корифеев инженерных войск — генерал-лейтенант Королев Александр Сергеевич — низкий ему поклон, что вывел он на жизненную дорогу многие сотни хороших парней. Дописываю эту строчку уже через несколько месяцев работы над воспоминаниями, и дописываю со слезами на глазах.
Буквально на днях в возрасте 84 лет, после болезни ушел из жизни генерал-лейтенант Королев Александр Сергеевич — пусть ему пухом будет киевская земля, он был нашим прекрасным учителем и старшим товарищем. Сын Виктора — Доброгурский младший тоже стал военным, полковником и вот только недавно ушел в запас. А сам Виктор, как и я — работает, но в военной системе КЭО-КЭЧ до сегодня.
Моим однокурсником был Алик Селезнев. Пишу, к сожалению, был, поскольку в живых его уже нет. Погиб он трагически в Эфиопии, где был в загранкомандировке — специалистом — советником по электростанциям. Был сильный тропический ливень, и молния ударила в электрораспределительный шкаф на столбе — посыпались искры, отлетела дверка, и рубильник вылетел из верхних клемм — весь поселок погрузился в темноту. Алик взял мокрую доску и попытался ею загнать рубильник на место, но попал доской на клеммы 380 вольт — удар был сразу же смертельный. Похоронили Алика в Минске — его родном городе. А курсантская наша жизнь протекала так, что неформальными лидерами во взводе были Алик и я. Ему было легче, поскольку Минская группировка была 3-4 человека, а я — заполярник был один. Первые два курса Алик был секретарем комсомольской организации, а на третьем курсе взбунтовавшаяся общественность вытурила его с секретарства и единогласно избрала меня. А вот после училища наши пути разошлись — я уехал в Симферополь — 9- й корпусный инженерный батальон, а Алик поехал в Белоруссию и почти через год — в Германию — где попал в придворную инженерную бригаду. При его умении быстро оценивать обстановку и находить правильные пути в служебных отношениях — Алик через 8 лет — к 1968 году стал начальником штаба батальона. В 1968 году я стал командиром инженерной роты в 62-м танковом полку — в Потсдаме и ко мне на проверку приехал капитан — ротный из Алькиного батальона. Проверку мы сдали на хорошо и по ее итогам, да и по срокам службы тоже — мне к 5 декабря — Дню конституции присвоили капитана. Вот такой я был службист — восемь лет проходил командиром взвода — при этом везде был в числе лучших. Просто время было такое.
|