ЗАБЫТЬ?! НИКОГДА!
22 июня 1941 года. …Вот и это раннее, июньское воскресенье началось так же. Говорили о предстоящем футбольном матче со слушателями Военно-инженерной академии имени Куйбышева, чьи лагеря были рядом с нашими, о том, что к нам могут приехать подружки, родственники, друзья.
… Сразу после завтрака спускаемся к озеру, чтобы постирать одежду и портянки. Очень хотелось искупаться, но окунуться в прохладную воду не удалось. Появился посыльный от дежурного по лагерю и передал приказ: роте немедленно прибыть в расположение. Было объявлено построение на передней линейке. Замерли в строю. Нам сказали, что будет правительственное сообщение и выступление Председателя Совета Народных Комиссаров. И вот радио донесло до нас слова о бомбежках наших городов, о боях на всем протяжении нашей западной границы. Без объявления войны на нас напала фашистская Германия. Строй застыл. На наших лицах недоумение и растерянность. Как же так? Ведь два года назад наша страна подписала с Германией пакт о ненападении?! Вот так обрушилась на нас война 22 июня 1941 года. Как гром среди ясного неба.
* * *
15 августа весь личный состав батальона принял военную присягу, а на рассвете следующего дня походной колонной выступили навстречу противнику. Стрелковые полки дивизии заняли оборону … на западе Днепропетровщины.
Наш саперный батальон разместился рядом со штабом дивизии в большом селе Благовещенка и получил конкретное боевое задание: закрыть минами и фугасами передний край обороны полков, прикрыть его заграждениями из колючей проволоки и малозаметных препятствий. Мою роту назначили в караул. От дежурства на постах остался свободным только один взвод.
Рано утром в штаб дивизии поступило донесение о прорыве противником обороны одного из наших стрелковых полков. Стало известно, что возможна танковая атака на село Благовещенка и окружение его танками с десантами автоматчиков. Я получил приказ – со свободным от караула взводом перекрыть минами дорогу, по которой могли пройти танки. Следовало торопиться. Мы минировали быстро, но по всем правилам минной науки. Слышался звук приближающихся танков. Нужно было немедленно уводить отсюда людей. Мы стали пробиваться в сторону батальона. И вдруг – грохот взрыва, видим столб огня. А через считанные минуты – еще один. Два танка подорвались на поставленных нами минах. Только успели это сообразить, как раздался третий взрыв. Это подорвался автобус с офицерами.
* * *
Уже тогда, в первые месяцы войны, было много бойцов, отставших от своих частей. Вот таких мы и встретили на своем пути, возвращаясь с задания. Вместе с ними под моим командованием оказались более трехсот человек. Нас остановил полковник – танкист: «Доложитесь». Я представился, все, что требовалось, доложил. В ответ последовало: «Вы, лейтенант, назначаетесь командиром сводного отряда, ваш политрук – комиссаром. Боевая задача: держать стойкую оборону в районе станции Сухачевка. Показал на карте границы участка обороны. У этого полковника замечательная фамилия – Пушкин, он командовал 12-й танковой дивизией. Здесь же, у станции Сухачевка, занимая ротой оборону, мы стали свидетелями танкового боя. Два наших тяжелых КВ и пять «тридцатьчетверок» встретились в открытом поле с тридцатью немецкими танками. Вот это был бой: наши маневрировали, на ходу стреляли по фашистам из танковых пушек, шли на таран. Они разбили, подбили и сожгли восемнадцать вражеских машин, не потеряв ни одной своей. Наши войска оказывали отчаянное сопротивление врагу, но остановить его не удавалось.
* * *
Мы, саперы, шли последними за отступающими частями: рвали перемычки в противотанковых рвах, ставили мины. Делали это до тех пор, пока немцы не начинали лупить по нам прямой наводкой. Был получен приказ командования оставить Днепропетровск. Пехота и все остальные части уходили на левый берег Днепра, а мы остались минировать. Начальник оперативного отдела дивизии майор Рогов дал роте три больших грузовика с противотанковыми минами и заодно приказал прочесать пригород в районе Диевки, где время от времени раздавались выстрелы. То стреляли просочившиеся к нам в тыл немецкие автоматчики.
* * *
В те две августовские фронтовые недели, когда обстановка была крайне неясной и напряженной, мне четырежды угрожали расстрелом.
В первый раз, когда я отдал команду стрелять по вражеским самолетам, невзирая на приказ не делать этого. За пистолет тогда схватился комиссар стрелкового полка, а защитил меня мой политрук Я.Х. Красов.
Во второй раз, когда с ротой возвращались с задания. Нас остановили двое в штатском и военный. «Почему отступаете? Где ваша часть?» – набросился человек в форме, вынимая из кобуры пистолет. И снова помог выпутаться Я.Х. Красов, вступив в переговоры.
Еще с одним любителем острых ощущений свела меня судьба на тропе войны. В балочке села Тарамское наш батальон накрыли артиллерийские и минометные снаряды. Я остался за командира и скомандовал, чтобы взвод переходил в соседнюю балку – жалко было терять людей. Вдруг появился возбужденный майор-танкист: «Кто дал приказ отступать?» – и с пистолетом на меня. Выручил политрук особого отдела, одобрив мои действия.
В четвертый раз я оказался под дулом пистолета так: мы, как всегда, минировали, что-то не понравилось одному политработнику стрелкового полка, и он полез за пистолетом. Но тут я сам за себя постоял, остановил его дерзостью: «Я ведь тоже умею стрелять, причем очень метко».
Не всегда правы командиры – этому учила меня война.
* * *
2 октября 1941 года командование приказало отходить на восток: севернее Кременчуга немецко-фашистские войска форсировали Днепр и намеревались ударить нам во фланг. Отступать очень тяжело. Мы дошли до Новониколаевки. Здесь я поджидал врага в группе командирского заслона. Перед нами, пятьюдесятью командирами, была поставлена задача: встретить неприятеля пулеметным огнем и гранатами, остановить автоматчиков и танки.
* * *
14 декабря меня вызвали срочно к командиру полка. Приказ: обеспечить наступающим подразделениям полка проход через минные поля противника. Мин было так много, что работать пришлось всю ночь. Уже светало, когда мы стали снимать мины между фруктовыми деревьями в саду. От усталости и напряжения в глазах стали плавать желто-зеленые круги, появилась дрожь в руках и ногах. Надо бы полежать, немного передохнуть, но время не ждет. Увидел проволочку, потянулся за ней и... зацепил правым сапогом проволочку, протянутую к другой мине. Взрыв отбросил меня на несколько метров вперед, я упал лицом в грязь. Немцы открыли огонь. Мне повезло, я остался жив. Товарищи донесли меня до медпункта – обе ноги были разбиты. Отправили меня в Малорязанцево, в медсанбат дивизии. Здесь уже основательно очистили раны от осколков и грязи, но началось воспаление, температура поднялась до 41 градуса. Меня перевели в госпиталь в Сватово. Военврач, который меня осматривал, сказал, что началась гангрена и придется ампутировать обе ноги. В операционной, осмотрев распухшие ноги, доктор Хизский сказал: «Давай попробуем спасти ноги». Слава богу, все обошлось. После операции меня отправили санитарным поездом за Урал. В госпитале в Чимкенте я перенес еще одну операцию и в первых числах апреля 1942 года выписался из госпиталя.
* * *
Особенно ожесточенные бои были южнее большого села Юрское. С обеих сторон танкистов поддерживала пехота. Доходило до танковых таранов и рукопашных схваток. Везде были подбитые танки. В одном из таких танков на высоте 202,2, так называемой «командной высоте», гитлеровцы посадили автоматчиков и наблюдателей. Такой наблюдательный пункт давал возможность корректировать артиллерийский и минометный огонь по большой площади в глубине и тылов нашей дивизии, сковывая любые передвижения. Штурм этой высотки принес одни потери.
В начале августа в полк, расположенный в Гатищенских выселках, вместе с полковником Слышкиным приехал командующий 13-й армии генерал Пухов. На совещании перед дивизионным инженером майором Егоровым была поставлена задача: убрать танк-наблюдатель любым способом. Было принято оригинальное решение: уничтожить танк минным способом, т.е. от наших окопов, отрыв колодец-шахту, проложить подземно-минную галерею и закончить ее под танком зарядной камерой. Выполнение всех работ было возложено на саперов дивизионного 75-го саперного батальона, которым командовал капитан Педь. Работали круглые сутки, по сменам. У полковых саперов вместе с ротой инженерно-саперного батальона была другая задача: мы готовили исходные позиции батальону, который должен атаковать высоту после взрыва. Прокладывали окопы полного профиля, снимали мины.
… Подходила к концу подготовка по уничтожению высоты. В зарядную шахту заложили взрывчатку. Я решил уточнить еще кое-какие детали. С помощником начальника полка мы забрались в один из подбитых танков на нейтральной полосе, но нас заметили немцы и открыли огонь. Мне попало по ногам. Портянки в сапогах стали мокрыми. Случилось это накануне штурма высоты – 9 сентября, а через три дня наблюдательный пункт противника в танке перестал существовать, но я этого не увидел, опять оказался в лазарете.
* * *
4 июля 1943 года разведгруппа Сивашской дивизии во главе с лейтенантом Милешниковым взяла «языка» – немецкого сапера, который делал проходы в минных полях. На первом же допросе он сказал о дате и времени наступления – 5 июля в три часа. Меня срочно вызвали в штаб дивизии. Приказ: «Быть в полной боевой готовности». В третьем часу ночи на всем участке нашей обороны одновременно раздался грохот орудий. Кругом гудело и выло так, что звенело в ушах. Дрожала земля. Наш внезапный огонь задержал атаку немцев на три часа. Она началась длительной артподготовкой, направление ударов – станция Поныри и город Малоархангельск. Туда потом двинулись танковые колонны: «тигры», «королевские тигры», «пантеры», самоходные орудия «фердинанд» – в сопровождении пехоты. В воздухе нависли сотни самолетов, как вражеских, так и наших. Мы несли большие потери, в полках оставалось все меньше активных штыков. И тогда по гребням высоток у Вавилонки (пригород Малоархангельска) на прямую наводку выкатили все уцелевшие орудия, в оборону залегли все спецподразделения, в том числе и саперный батальон.
* * *
В начале декабря наши полки принимали оборону от кавалерийского корпуса генерала Белова. В ночь на 5 декабря мы минировали подступы к селу Сведа. На этом участке противник сосредоточил большую группу танков и механизированных дивизий, в том числе эсесовские. На рассвете после внезапной и мощной артиллерийской подготовки лавины танков с автоматчиками на броне ринулись на нашу оборону. Бой был жестокий. Мы дрались за каждый клочок земли, но силы были неравные и нашим батальонам и полкам пришлось отойти. Двое суток у саперов не было ни минуты отдыха.
В ночь на 7 декабря мы, донельзя уставшие, дремали в кузове полуторки, которая везла нас в штаб. Тьма была непроглядная. Шофер вел машину медленно. И вдруг борта машины прошила автоматная очередь. Наш водитель прибавил скорость, влетел на окраину села и ... фактически врезался в немецкую танковую колонну. Только мне одному посчастливилось остаться в живых. Я сидел у заднего борта, и тела моих товарищей закрыли меня от пуль. Выпрыгнув из машины, я почувствовал удар в левое бедро, упал, вскочил, сделал несколько шагов. В живот уперлось несколько стволов автоматов, и надо мной нависли трое фашистов. Они подвели меня к танку, заставили забраться и сесть рядом с автоматчиком. Боль в бедре усиливалась. Меня доставили в какое-то село и отвели к старшему офицеру. Стали задавать вопросы. Я отказался отвечать. Меня подвели к маленькой темной хатке и втолкнули в нее. Утром загремела входная дверь, и в горницу вошел солдат. Он показал автоматом на выход. Мы вышли из хаты и невольно сбились в кучу. Нас было 14 человек. Никто не знал, какая участь ждет каждого, и это заставляло жаться друг к другу. Нас построили по двое и повели к западной окраине села. Мне было трудно идти из-за пули в бедре. Остановили нас у развилки дороги. В трех-четырех метрах лежал убитый немец в форме с погонами унтер-офицера, со знаками «СС» в петлицах. Нам велели встать в шеренгу. Метрах в двадцати несколько солдат возились с двумя ручными пулеметами. Дула были направлены в нашу сторону. Все стало ясно. Нас хотят расстрелять.
И вдруг в утренней тишине звучно и четко раздалось родное «ура». Село атаковали наши. Гитлеровцы засуетились. Они поломали нашу шеренгу. Рядовых пленных нагрузили коробками с пулеметными лентами и погнали перед собой навстречу атакующим. Меня отвели в школу, которая превратилась в тюрьму.
* * *
Приходил обер-лейтенант и всем задавал вопросы. Я отказался отвечать, документы не дал, сказал, что потерял ночью. Днем этот обер с автоматчиком привезли меня на мотоцикле в маленький хутор. Там со мной беседовали три офицера в черной форме. Спал я на соломе, под охраной. Потом опять появился мотоцикл с коляской. Повезли меня по промерзшим проселочным дорогам. На околице села Горбулев … мотоцикл подъехал к открытой грузовой машине. Я увидел в ней трех офицеров в советской форме и сразу узнал командира 654-го стрелкового полка подполковника Бурлакова, командира 2-го батальона этого же полка майора Диардиященко и командира дивизионного учебного батальона майора Сгадова. Их захватили в землянках на переднем крае, сразу после артподготовки. Дальше нас повезли вместе. В большом селе южнее Коростылево размещался какой-то штаб. Офицер в странной военной форме пытался завербовать нас в так называемую русскую освободительную армию генерала Власова. Мы отказались. На той же машине нас отвезли в Бердичев. Поздно ночью я стоял перед полковником и майором СД (служба безопасности). С помощью переводчика они пытались узнать у меня места переправы и расположение мостов на речке Тетерев. Я говорил, что не знаю.
Утром нас повезли в сторону Винницы, но, не доехав до города, свернули с шоссе. Въехали в лес. Между деревьями были видны дорожки, посыпанные желтым песком. Нас по крутым ступенькам повели вниз, в глубокое подземелье. Уже потом я узнал, что это бывшая ставка Гитлера, ныне штаб фельдмаршала Манштейна, командующего группой войск.
Мне становилось совсем плохо: распухло бедро, поднялась температура. Началось воспаление. Меня повели в подземную санчасть. Врач осмотрел рану, вложил в нее смоченный лекарством бинт и отправил в камеру. Пулю удалять не стал. Я опять вернулся в подземный склеп к моим товарищам. Но очень скоро нас снова повезли в сторону Винницы. Привезли в трехэтажное здание за колючей проволокой. Нас окружили военнопленные, исхудавшие, в замызганной военной одежде. Посыпались вопросы, в основном о делах на фронте. Через несколько часов нас перевели в одноэтажное здание, которое находилось как бы внутри лагеря. Это был офицерский блок. Показали наши места, а через полчаса снова куда-то потащили. У меня сильно распухла раненная нога. Мы шли по главной лагерной дороге. За проходной нас уложили в повозку, в ногах устроился солдат с винтовкой. От ездового узнали, что нас везут в госпиталь для военнопленных, но там я надолго не задержался. В нашем блоке содержалось двадцать офицеров. Мы сидели на строгом пайке: один раз в сутки баланда без хлеба. Офицеры к работе не допускались, а вот наших солдат немцы водили отбывать трудовую повинность. Местные жители подбрасывали им узелки с едой, солдаты делились с нами.
В первый день нового, 1944, года фельдфебель офицерского блока объявил, что нас отправят на машинах в другой лагерь. Лучшей возможности для побега трудно было себе представить. Но вышло все иначе. Ранним утром 4 января в блоке раздалось громкое «Ахтунг!» Нас построили в колонну, и мы двинулись по шоссе в сторону Проскурово. На ночлег остановились в селе Ксаверивка. Следующий привал был в селе Селище. Пленных солдат загнали в свинарники у дороги, а офицеров по трое развели по хатам. Меня, Сергея Аросова (он был начальником полкового штаба морской пехоты) и танкиста Всеволода Коваленко определили на постой в один дом. Перед тем как лечь, нам удалось перекинуться несколькими фразами с хозяйкой. Ее звали Ванда. Когда охранник заснул, я набросился на него и помог своим товарищам скрутить их охранника. Мы вышли на улицу, где нас ждала Ванда.
* * *
На нашем пути было немало добрых людей. Через них мы и попали в партизанское соединение полковника Якова Ивановича Мельникова, где комиссаром соединения был секретарь Винницкого подпольного обкома партии Дмитрий Тимофеевич Бурченко. Не передать словами тех чувств, когда к нам в хату ворвались товарищи, бежавшие из другого дома в селе Селищево. Среди них было трое из моей дивизии. Итак, нас, бывших пленных, оказалось восемь человек: два подполковника, четыре майора и старший лейтенант. Меня направили в главную разведку соединения.
Нашему партизанскому соединению Главный штаб соединения приказал двигаться на юг. При переходе шоссе Винница – Проскуров завязался настоящий бой. Шоссе охранялось постами, мотопатрулями и курсирующими танками: рядом с ним был проложен прямой кабель из немецкой Ставки под Винницей к Главному Командованию в Берлин. В Жмеринском лесу наша группа (бывшие пленные) решила самостоятельно переходить линию фронта. После полуторанедельного участия в боевой жизни партизан мы решили, что будем гораздо полезнее в частях действующей армии.
16 января 1944 года партизаны двинулись в сторону Молдавии на юг, а мы – на восток. По дороге мы встретили саперную группу Николая Медведева, возвращающегося с диверсионного задания. От них узнали о продвижении наших войск на Винницу. Бурлаков и Диардиященко решили остаться в лесном селе Шура и дождаться наших здесь. Мне не нравилось, что наша группа распадалась, что документ с партизанской печатью оставлял у себя Бурлаков. Это было не очень честно. В конце января мы с саперами лейтенанта Медведева перешли линию фронта под Ильинцами. Докладывая о выполнении задания командиру 71-го инженерно-саперного батальона 15-й исбр, он представил меня. Пришлось снова все рассказывать. К сожалению, при этом не присутствовал их контрразведчик из «СМЕРШа»: его не было в батальоне.
* * *
Я был счастлив: пришел конец испытаниям. Но успокаиваться оказалось рано. В самом начале следующего дня противник крупными силами атаковал наши части под Ильинцами. Пришлось отступать, я отбился от батальона Медведева. На опушке леса, недалеко от дороги услышал об окружении. У одного старшего офицера увидел в руках карту и исхитрился в нее заглянуть. Прикинул, где можно прорваться из окружения. Мы двинулись к большаку Оратов – Оратовка: по моим расчетам, только здесь можно было выскочить из кольца на север. Под очередями трассирующих пуль с вражеских танков мы быстро проскочили его. Выслали разведку, и она доложила, что в поле появились конники. Вскоре выяснилось, что это разведчики из чехословацкой бригады полковника Свободы. Вся наша группа вместе с ними добралась до штаба бригады. В штабе дивизии, который находился в Тетиеве, мной некому было заниматься: их контрразведка находилась в 150 километрах отсюда. Мне посоветовали идти в город Погребищево.
В Погребищеве началось то, чего я никак не ожидал. Уполномоченный СМЕРШа дал мне ручку и бумагу. Я должен был все подробно написать, указать факты, названия, имена и фамилии. Меня повезли в штаб 2-й танковой армии. Там мне разрешили написать короткое письмо родителям и в свой батальон. Потом можно спать. Отдыхал я недолго: из поездки вернулся начальник и сразу вызвал меня. Жестом указал на табуретку и неожиданно спросил:
– Знаете, где находитесь?
Улыбаясь, я ответил:
– Представляю.
– Ну, раз знаете, снимайте погоны, награды, ремни, – огорошил меня подполковник. Радости, переполнявшей меня, как не бывало. И опять посыпались вопросы, каверзные, с желанием на чем-то меня поймать, сбить, как-то унизить. Здесь, в контрразведке, в моей шевелюре появились первые седые волосы. Меня отправили под охраной автоматчика в контрразведку моей 69-й армии. Пришлось протопать десятки километров …, догоняя наступавшую армию. В Левковцах разговор с начальником отдела полковником Хачановым был коротким. Затем я очутился в большой комнате. Окна были открыты настежь, а на полу, головами к стене лежали десятки людей в военном и гражданском. Посреди комнаты стоял солдат с автоматом. Мне объяснили, что здесь можно лежать только молча. В туалет – один раз, утром. Фронт двигался на запад. За ним продвигались вторые эшелоны, тылы. Меня с группой задержанных тоже отправили в путь. Нас сопровождал конвой. Наконец, дошли до села Синява. В нем размещался лагерь проверки (так называли попавших в плен, оставшихся на оккупированной территории). В этом лагере я пробыл до мая 1944 года. Все это время шла проверка, делались запросы во все части, где я служил и воевал.
* * *
11 мая я вернулся в свой батальон, на свою должность, сохранив свое звание. На меня началась атака по партийной линии. На заседании парткомиссии меня исключили из партии. Аргумент был простой: офицер, побывавший в плену, не имеет права носить партбилет. Летом на наградном листе – представлении на орден Богдана Хмельницкого 3-й степени за Львовско-Перемышльскую операцию, которую утвердили все мои вышестоящие командиры, член Военного Совета 60-й армии красным карандашом начертал: «ограничить старыми наградами». Было возвращено и представление на присвоение очередного воинского звания.
* * *
12 января 1945 года началась Висло-Одерская операция. 148-я Черниговская дивизия держала фронт на самом левом фланге Сандомирского плацдарма.17 января дивизия пошла вперед. Саперному батальону было приказано пробить дорогу через минные поля и проволочные заграждения в районе станции Чарна. Не просто было искать и снимать мины в глубоком снегу и при крепком морозе. Нас торопили из штаба дивизии, и мы забыли о противнике. Пятое по счету и самое тяжелое ранение я получил здесь. Очнулся на десятые сутки в армейском госпитале в Пусткуве. Голова была забинтована, правые рука и нога тоже в бинтах. Что-то с ушами, я плохо слышу. У моей постели постоянно дежурил врач. Мне везло с врачами. Меня подлатали и перевели в глазное отделение. Заведующий глазным отделением (Фридман Самуил Яковлевич) сделал мне, находящемуся без сознания, операцию, чтобы спасти единственный, но поврежденный глаз. Второй был разбит вдребезги. Через какое-то время меня отправили во фронтовой госпиталь во Львов. Там я перенес еще одну операцию. Несколько суток после операции лежал только на спине.
Тогда-то и продиктовал письмо родным в Москву: «Меня снова стукнуло, но на этот раз, кажется, здорово... писать сам не могу... но все равно шучу и смеюсь». Через какое-то время пришло письмо из дома. Письмо было адресовано не мне, а одному львовскому начальнику, видимо, отец его знал. Он просил этого человека узнать все обо мне, какое у меня ранение. Кончилось все тем, что отец, как депутат Моссовета, получил разрешение командования на поездку в прифронтовую полосу к тяжело раненному, слепому сыну, чтобы перевезти его в московский военный госпиталь. В конце марта отец был у меня в палате, а ранним апрельским утром мы уже стояли перед дверью нашей квартиры.
* * *
Конец войны я встретил в московском глазном госпитале. Около двух часов ночи 9 мая 1945 года больничную тишину палаты № 7 нарушили позывные Всесоюзного радио. Знакомый голос диктора сообщил, что фашистская Германия капитулировала полностью и безоговорочно. У меня не выдержали нервы: после сообщения по радио я уткнулся лицом в подушку и плакал, как маленький, навзрыд. Сколько себя помню, так плакал впервые в жизни, и не стыдился этого. Утром нам, москвичам, разрешили разъехаться по домам, чтобы отметить праздник в кругу семьи. Радость, улыбки, смех заполнили наш огромный город. Вечером, когда над столицей гремел салют из тысячи орудий, а небо светилось многоцветьем победного фейерверка, я стоял на Крымском мосту. Мне пожимали руки, обнимали, целовали. Я радовался вместе со всеми.
Май 2003 г. |