СЛАВЯНЕ
Во взводе были парни из Казани,
И старый молдаванин, и еврей…
Но лейтенант басил:
– Вперёд, славяне!
И все мы дружно лезли из траншей.
А в небе облака рвались, как мины,
А на губах полынь была горька…
Мы падали, припав к дрожащей глине,
Морщинистой и теплой, как щека.
Пусть не потомки кривичей, дулебов –
Что из того? Кто б усомнился в том,
Что с этой вот землей и с этим небом
От века мы не связаны родством?
* * *
Я признан был писателем во взводе
И радовался, помню, от души,
Когда шептали: – До слезы доводит…
И приносили письма: – Отпиши!
Солдаты диктовали мне поклоны,
И горькими тревогами полны,
Задумчиво вздыхали: как там жёны?
И хватит ли картошки до весны?
Меня их несознательность бесила:
А почему ни слова о войне?
И я, хмельной от молодого пыла,
Строчил не то, что диктовали мне.
Мы наступали. Долго наша рота
Брала высотку между двух дорог…
И выспренность моя легла у дотов:
Для похоронки нужен строгий слог.
В СОРОК ПЕРВОМ
Он падал из дымящегося зноя,
Стремительно теряя высоту:
Он весело охотился за мною,
Из всех стволов дырявя пустоту.
А я с ним – в прятки.
Выжду терпеливо
И, не дыша, перемахну большак…
А он стрелял. И усмехался криво.
И кожаный показывал кулак.
Ещё заход – и снова острой тенью
Прокошен луг.
И, значит, мне – пора!
Но я тянул какое-то мгновенье,
Как будто это впрямь была игра,
Как будто он достать меня не может,
Как будто я от пуль заговорён…
Я испугался позже,
Много позже,
Когда меня уже не видел он.
* * *
А днём свершилось.
На оконной раме
Напротив львов поверженных сидел
Телефонист.
Он крикнул:
– Бра-атцы!
Знамя!..
И пошатнулся, и свалился вниз.
Я вынул бинт, но санитар суровый
Махнул рукой
И прошептал: – Оставь…
А в трубке «первый»
поздравлял «седьмого»
И требовал:
– Смотрите на рейхстаг!
НА МАНЫЧЕ
Он лежал с разорванным животом
в серой, как шинелька, пыли
и хрипел обугленным ртом:
«При
стре
ли...»
А я, склоняясь и чуть дыша,
глотал забившую горло жуть
и на свесившийся ППШ
опасался взглянуть.
И не было ни духу ни сил,
и чувствовал,
что схожу с ума...
О, как я подлую смерть просил,
чтобы она – сама!
А танки – вот они! И всего
миг, в который надо решать...
И я оставил его одного –
умирать.
Оставил, душу свою губя
и не вымолвив: «Отпусти...»
Как за это винить себя?
Как – простить?
1995
МЕСТЬ
(Апрель – 1945)
По зеркалам, по зеркалам,
по хрусталям, по хрусталям,
по статуэткам и холстам –
из пистолета.
Гранату – в несгоревший храм,
чтоб вдрызг религиозный хлам:
«Мы вам устроим тарарам
на всю планету!..»
И как сегодня больно нам,
и как сегодня стыдно нам
за это!
1995
УССУРИ
На обугленном склоне – саранка таёжная,
Иван-чай, по-пластунски сползающий вниз.
Где-то треснул сушняк.
– Эй, вы там, осторожно!
Кто-то вылез наверх.
– Берегись! Берегись!
Тишина, как туман,
над рекою клубится,
В небо целит стволами окопанный бор,
И скрежещет в кустах незнакомая птица –
Металлически – будто гоняет затвор.
* * *
Я был в топографии слаб,
И, как ни потел когда-то, –
Брал, помню, не тот масштаб
И путал координаты.
Стоял возле сонных сёл,
На карту глядел с тревогой,
А после –
смущенно шёл
У баб узнавать дорогу.
* * *
…А я, пожалуй, только раз
Судьбе в глаза взглянул.
Но не забыть мне этих глаз –
Двух равнодушных дул.
Они уставились в упор
На середину лба
И целят, целят до сих пор…
Ты не страши, судьба!
* * *
Высокий стог у берега,
Соломинка во рту…
Ты все к Уссури бегала,
Сидела на плоту.
И в воду – бух! – шутихою,
Взрываясь на глазах.
Потом лежала, тихая,
Откинувшись назад.
Ах, руки загорелые
И капли на груди!..
И непривычно смелое:
– Иди ко мне…
Иди…
И на плече отметина,
И радостная боль,
И никого на свете –
Лишь стог
да мы с тобой.
СОЛДАТСКИЙ СОН
Сергею Тельканову
Мы чуть не сутки без просыпу
В траншее спали у Днепра…
А немец сыпал,
Немец сыпал,
Воронки рыл у переправ.
Над нами лопались шрапнели,
«Штукасы» выли в облаках…
А мы храпели,
Мы храпели
На наших тощих вещмешках.
Сержанты нас трясти устали,
Охрип горластый старшина…
А мы сгребали,
Мы сгребали
Последние обломки сна.
Давно траншеи опустели,
Война уже не будит нас…
Ах, если б так
В своих постелях
Поспать сейчас!
* * *
Приговори себя к молчанию,
Приговори себя к безмолвию –
Пускай грызет тебя отчаянье,
Пусть перекрещиваются молнии.
А ты терпи, а ты не жалуйся,
А ты копи заряды гневные…
Не расплещи себя, пожалуйста,
Не разбазарь на ежедневное!
БАЛЛАДА О ДВУХ ЛЕЙТЕНАНТАХ
Игорю Миляеву –
лейтенанту, наводившему на Днепре свою первую переправу
Унеси меня, память, за высокие горы,
За высокие горы, за степные озера,
За бурливые реки, за пески-перекаты –
В ту страну, из которой не вернутся солдаты.
Там размыты дороги, не провешены броды,
И цветут там цветы сорок первого года.
И не спит переправа у Мишурина Рога,
А на ней вспоминают и черта, и Бога…
Молодой лейтенант, пощаженный судьбою!
Мне казалось, давно я простился с тобою.
Позабыты понтоны, изменились погоны –
Двадцать лет, как служу я в других батальонах…
Но опять у Днепра среди гула и грома
Вдруг лицо показалось знакомым, знакомым:
Покрасневшие веки, пушок над губою,
А в бессонных ночах напряжение боя.
Я смотрю в них, как будто в раскрытую книгу.
Подойди-ка поближе, ровесник мой Игорь,
Дай обнять тебя, юность моя фронтовая!
Где там… Времени нет, и комбат вызывает.
И гудят под ногами понтоны, понтоны,
И ракеты ползут по груди многотонной…
Учения «Днепр», 1967
* * *
Крестил комбат
С отчаянным надсадом
И в мать, и в бога
Наш залегший взвод,
Хватал за плечи –
Мол, вперед, ребята!
Просил:
– Вперед!.. Иначе – перебьет…
Но мы лежали,
В насыпь вжавшись плотно,
В горячих комьях
Вспоротой земли.
Умолк сержант.
За грудь схватился взводный.
А мы никак подняться не могли.
Упала, шею вытянув, граната.
Разрыв.
И стон.
И пена на губах.
И наша Катька, упредив комбата,
Вскочила:
– Гады! Вы трусливей баб!..
И только шаг.
И только вскрик короткий.
И в нас, парнях,
переборола страх
Девчонка эта
в выцветшей пилотке,
В зеленых –
Из брезента – сапогах.
А мы ее, признаться,
Звали шлюхой.
Но все бы там погибли
У высот…
Рыдал комбат.
Гудели взрывы глухо.
А из пробитой сумки
капал йод.
МОИ МОСТЫ
Я – мостостроитель.
Я строил мосты между верой и неверием,
между любовью и ненавистью.
Но всегда –
и дополнительно! –
знал,
как уязвимы,
как недолговечны они…
Одна неизжитая мина,
один заряд откровенности,
одно неосторожное движение –
и моста как не бывало.
За ним – второго,
Третьего…
Только злобная водоверть
да бездонные глубины,
да бездна непонимания…
И опять всё сначала –
обрывистые берега,
ожесточившиеся сердца
и призрачная надежда
соединить несоединимое…
В жизни нельзя без мостов!
1998
Источники информации
|