|
Курсанты Московского военно-инженерного училища (саперного), 1942 г.
Слева - Владимир Марковцев. |
|
Помню, рассказы отца про войну завораживали и любимой игрой у нас, конечно, в детские годы была "война с немцами". Отец мой – Марковцев Владимир Васильевич, с четвёртого курса филологического факультета Иркутского университета с началом войны был призван в армию. Служил рядовым в Монголии, откуда в сорок втором году был направлен в Московское военно-инженерное училище. Где его учили возводить переправы, строить мосты и разминировать минные поля.
После окончания училища в октябре сорок третьего его отправили на фронт на должность командира сапёрного взвода. Со своим взводом он прошагал от Белоруссии до Германии, где в сорок пятом при форсировании реки Одер был тяжело ранен и оправлен в госпиталь, где и встретил окончание войны.
Помню, самыми яркими впечатлениями отца о Германии были красота и ухоженность их городов и деревень. Мы прошли всю Белоруссию, вспоминал отец, кругом сожжённые деревни и разрушенные города, а зашли в Германию – и такое впечатление, что у них как будто войны и не было. Особенно отца, выросшего в деревне, в Забайкалье, поразили немецкие деревни, чистые и красивые, как сказочные. Немецкое население встречало, конечно, не с хлебом и солью, но при появлении наших войск тут же прибывал староста и предоставлял необходимый фураж и продукты. Мирное население никто не трогал. По дворам нашим солдатам ходить было запрещено. Часто, глядя по телевизору очередной художественный фильм о войне, отец возмущался – да разве так было? Помню, рассказывал: "Когда попёрли немцев и вошли в Прибалтику, то латыши, встречая нас, с удивлением говорили – мы думали, у вас новая техника появилась и вы погнали немца. А вы в сорок первом отступали на подводах, и теперь, в сорок пятом, наступаете на тех же подводах..." Много отец рассказывал о форсировании Днепра, о взятии Кенигсберга, как освобождали Варшаву, о том, как несколько дней отбивались от немцев в немецких окопах, где также находились немцы. Потом отца ранило, и он ночью с другими ранеными ползком добрался до территории, занятой нашими войсками. А все, кто остался воевать в немецких окопах, погибли.
В 1991 году я попросил отца записать свои воспоминания о войне, написать всё без прикрас, как было на самом деле. Жалею, что попросил сделать это слишком поздно. Здоровье у отца было уже не то, чтобы книги писать.
В канун Дня Победы я просматривал записи отца, и внимание привлекли воспоминания о первом его боевом крещении. Сегодня в газете мы публикуем эти воспоминания, публикуем так, как он написал. Без прикрас.
... На нас были кирзовые сапоги, солдатские шинели. Через плечо брезентовые сумки, на кожаном американском ремне. Брезентовая кобура, а пистолет сам достань, в бою, по-сталински. Я недавно перечитывал Штыменко "Генеральный штаб в годы войны", так там нахвалено, написано, что наша армия на фронте ни в чём не нуждалась. Честно сказать, наша армия на фронте жила, как собака у самого худого и злого хозяина, который о ней очень плохо заботится и каждый день её палкой хлещет. Чего ни хватись, то и к немцам нате. У них достань пистолет, бинокль, компас, сумку, кобуру, карту, котелок, ложку и многое другое. Следует спросить: о чём же думали наши мудрецы, когда собирались воевать? Да, бедно и трудно жилось нашему солдату по сравнению с немцами. Наш был нищ. Ему всё надо было достать, найти. Большое начальство это не волновало. Солдат много…
Сутки мы пробыли в резерве, как нас двоих отправили в 580-й сапёрный батальон 307-й стрелковой дивизии. Взяли мы свои зелёные мешки и поехали. Тут уж сами, без провожатых. Пользуясь только пословицей – язык до Киева доведёт. На фронте найти любую часть не так-то просто. Навстречу нам на телегах и машинах везли раненых. А потом на дороге стали хлопать и греметь снаряды из немецких дальнобойных орудий. Стало жутковато с непривычки. Нашли мы свой батальон. Он держал переправу через реку Сож под Гомелем. Гомель и Речица были ещё у немцев, но от переправы они были отодвинуты. И дальнобойные без перерыва хлестали по переправе. Это было 30 или 31 октября 1943 года. В полукилометре от переправы стоял одинокий домишко. Усадьба около него вся сгорела, а он как-то уцелел. Под ним сапёры вырыли блиндаж, в нём и помещался штаб сапёрного батальона. Тут питалось всё батальонное начальство, и нас тут приютили на ночь. Утром моего товарища отправили в другую часть, и я до сего времени о нём ничего не знаю, а вечером меня назначили командиром второго взвода второй роты. Командира этого взвода ранило. Я почему-то этого парня навсегда запомнил. Это был лейтенант Николай Ведуто, родом из Новосибирска. Ему перебило ногу осколком, он лежал на носилках, и мы с ним поговорили минут пять. Он сказал, что во взводе 17 человек, ребята хорошие. Мины хорошо знают наши и немецкие. Часть из них была в плену. Бежали и воевали в партизанах. Помкомвзвода у меня рядовой Бисеров. Он до плена был младшим лейтенантом, а после плена вот – рядовой.
Вот так я оказался в этой буче и не выходил из неё до конца войны. Хотя лежал в госпиталях, но только всё где немецкие самолёты бомбили. Когда немцев отбросили от реки Сож, нашу дивизию бросили немного на запад, и мы там в районе Светлогорска форсировали Березину. Ноябрь шёл к концу, на реке сплошная шуга. Мостишко мы латали из всяких брёвен и досок, он покрывался льдом, чуть что – телега или пушка летит в воду, людей сметает. Много потопили лошадей и сами часто летели туда же. Нас, видимо, забросили в тыл к немцам, и мы повели наступление по правому берегу Березины на восток.
Запомнились там мне две деревушки, Березовая и Ящицы. Ящицы из рук в руки несколько раз переходила, и остался там один пепел. При въезде в эту деревушку я впервые делал проходы в минном поле, опыта не было, а дело сложное. Сегодня ночью разведка установила, где это минное поле. Вечером комбат вызвал меня и приказал проделать проход для целой бригады танков. Не знаю, сколько их в бригаде, но тут оказалось 18 единиц. Я хотел спросить комбата, как мне быть – весь взвод взять или часть? Но он запсиховал и сказал, что откуда он знает, а ты на это учился. Да, я потом убедился: в самом деле, откуда он мог знать, если он до революции три класса окончил, в Гражданскую партизанил, потом стал коммунистом. До войны работал завхозом в одном районе. Теперь майор, комбат, его дело – пить чай да бумажки подписывать. Но старший лейтенант, парторг мне шепнул: "Весь взвод не бери, оставь на дороге". А людей-то было у меня уже 13 человек. Сзади нас высотка и немцы на высотке, а между нами километр непроходимого болота. По нему и тянется насыпная дорога. По болоту канавы сплошь вода. Дело было в начале декабря. Упал снег, потом стало тепло, всё растаяло, и опять подморозило, да еще и снегом припорошило. Мины вмёрзли, очень опасно. На краю болота большая канава, в ней полно воды, на берегу этой канавы наши окопы. Стемнело, мы двинулись. Не доходя метров 100 до мин, я взял Бисерова, ещё пять человек, и поползли мы снимать мины. Немецкие окопы от мин были метрах в ста – они не заметили сапёров и вели огонь всё по нашим окопам. Мы с ребятами сняли около ста мин и все вернулись, принесли с собой взрыватели, чтобы сдать их в штаб как доказательство о количестве снятых мин. Когда мы с Бисеровым сдали взрыватели в штабе, комбат нас обоих поздравил с наградой – орденом Отечественной войны второй степени.
Вскоре подошли танки-тридцать четвёртки. Они остановились у блиндажа комбата, в тылу у наших окопов. Туда вызвали меня со взводом, и комбат приказал мне сесть на башню первого танка и провести их через минное поле. Как пройдут, я имею право слезть. Весь мой взвод должен следовать за танками, занять оборону в немецких окопах и быть там, пока подойдёт пехота. Я велел Бисерову вести людей, а сам полез на танк. Но парторг схватил меня за шинель: "Куда ты, дурной! Посади солдата!" Тут же ко мне подскочил грузин Николай – фамилия у него была сложная, и все его звали Николаем. Хороший парень, окончил физтехникум. Был до плена старшим сержантом, отличный минёр. Он сел на башню, а мы пошли за танками. Танки проутюжили немецкие окопы и ушли в тыл к немцам, а мы остались в окопах. Вот тут мы с моим связным Семёновым Василием со станции Мошково Новосибирской области, тоже бывшим в плену, обеспечили себя всем необходимым – нашли пистолет в кожаной кобуре, офицерскую сумку, бинокль, компас.
Теперь я стал обеспечен, а то всё ходил с пустой кобурой. Через три часа пришла пехота нам на смену, но её тоже было кот наплакал, а мы отошли. На следующую ночь им три пушки доставили. Сначала-то мы всё наступали, а теперь выдохлись и сидели тихо. Немцы отошли от Ящиц с полкилометра, окопались на высотке и без конца вели огонь из пулемётов. Потом подтянули силы, и как-то утром на рассвете пошли в атаку без артподготовки – тихой сапой. А нашим как раз принесли завтрак, они баланду хлебали. Наши бросили и баланду, и пушки и – тягу к нам. Мы все в канаве сидели. Это было уже в начале января. Установился мороз, и болото замёрзло. Наши пробежали половину болота, дальше бегут и не отстреливаются, а немцы следом, метров через двести бегут и ведут сильный огонь. Нас в батальоне было человек 60-70, и большинство с автоматами. Нам приказали открыть огонь через своих, и немцы сразу залегли, наши тоже. Тогда мы закричали "Ура!" и побежали вперёд, навстречу. Фрицы хватили назад, наши беглецы к нам присоединились, и мы угнали фрицев далеко за Ящицы. Баланда за это время у наших остыла, но пушки оказались целыми.
Вот такие выкрутасы бывают на фронте. Но беда нас всё-таки не миновала. За Ящицами убило у меня сержанта, он был моего возраста. Имя Иван, а фамилию забыл. Пуля попала ему в левое плечо и вошла внутрь. Он минут 20 поговорил с нами и умер. А девушку-медработника в деревне убило. Вот интересно. Нас, мужиков, было человек сто – убило одного. А девушка была всего одна, и её убило. А потом были слухи, что наша танковая бригада ушла в тыл к немцам и ни один танк не вернулся, все погибли.
Николай МАРКОВЦЕВ
